Однажды отец повел всех нас - детей и маму - к себе в лабораторию показать только что прибывшие из Германии и установленные во дворе в астрономических будках телескопы. Как ясно, как точно я помню, вижу этот вечер, вернее, ночь: 10-11 часов, в это время мы, дети, обыкновенно давно уже спим. В такой поздний час на улицу я вышла впервые.

Ночь, зимняя ночь в Сибири - это волшебство! Огромные звезды, все время дрожащие и льющие потоки мерцающего света с далекого темно-синего неба... Я шла как в нечитанной еще сказке - слева институтские корпуса, справа - бескрайние снежные сугробы, а вверху - небо, полное сказочной красоты, дышащих, живых, крупных звезд. Но вот мы обогнули весь наш «горный квартал», пересекли улицу и вошли во двор папиной лаборатории. Из конца в конец двора проложены рельсы - на них три астрономические будки. Каждую из них легко можно было разъять надвое, их сторонки раскатить по рельсам в разные стороны, а посередине же на месте оставались цементные квадратные столбы метровой вышины, а па них драгоценные телескопы Цейса...

До сих пор помню прикосновение к холодному ободку объектива, до сих пор четко помню то, что я увидела, до сих пор помню, как хотелось тут же закрыть глаза, не видеть, не видеть, но... что-то тянуло вновь их открыть... Что это? Черная бездна, бездна без конца и края, черная, мертвая и вся усеянная... чем? звездами? Нет, это бляшки, бесцветные, не белые, нет, бесцветные бляшки - круглые, мертвые, - они не дышат, у них нет лучей. Где же сверкающие, живые, струящиеся лучи, где небо - живое, полное живых, пульсирующих звезд? Я не увидела их. Это было как удар!

А что же мы? Земля? Тоже бляшка? А мы на ней? Даже не точечная мошкара, что вьется над вечерней рекой?

Вряд ли тогда ко мне могла прийти мысль о нецелесообразности, бессмысленности жизни, о смерти - конечной и безусловной - мне было около десяти лет тогда. Но это виденье земли, где ты живешь, как бы оттуда - сверху, с далекого неба, пришибло меня надолго, оглушило и осталось во мне.