Если весь этот сказочный русалочий акт возможно было представить как сновидение Левко ( мало ли что может присниться!)-то с вещественным атрибутом этого сна - «запиской Комиссара» - действительно, создавалась неразрешимая «закавыка». Этот клочок бумаги упорно не поддавался «рационализации». Станиславский все искал выхода из создавшегося положения.

А тут еще, на этой репетиции, была новая исполнительница партии панночки, совершенно бесстрастно, без малейшей интонации страдания, очень милым голоском певшая о своих мучениях и - на все замечания Станиславского - ответившая, что у нее, мол, лирическое сопрано и требования Константина Сергеевича она исполнить не может. Видимо, это было последней каплей. Недаром Владимир Сергеевич записывает: «Ужасная репетиция. Костя ушел с репетиции... К нему ходила делегация...»

Не сказав ни слова «лирическому сопрано», Константин Сергеевич мгновенно встал с кресла и крупными шагами, невероятно быстро пошел по проходу между кресел, и тут я, в каком-то отчаянии (видно, действительно плохо соображала), вышла ему   наперерез. Константин Сергеевич, как бы запнувшись, резко остановился:

- Да?

- Константин Сергеевич, простите меня, я сама со всем справлюсь, я никуда не поеду.

- Да? - повторил еще раз Константин Сергеевич.- Как вам будет угодно. Ваши партии я распорядился передать другой актрисе. - И он быстро, очень быстро вышел из зала...

Как же мне теперь быть? «Я ведь от вас, Константин Сергеевич, ждала совета. Почему вы мне не помогли хоть единым словом, ну хоть единым? Хоть посмеялись бы над моей глупостью и заставили бы и меня над собой посмеяться. А вы?»

И что-то недоброе шевельнулось во мне. Ну, что ж! Вы «так», и я «так»! Что я подразумевала под этим «так» - бог ведает, но что-то во мне сломалось. Я невольно стала сторониться Станиславского, всячески старалась не попадаться ему на глаза.