Смелые, часто ошибающиеся, заблуждающиеся молодые художники тем не менее своим искусством заставляли старших острее задуматься об отживших традициях, косных штампах. В этом смысле весьма показательно признание В. И. Немировича-Данченко. Вот что записал он после премьеры Принцессы Турандот: Да, создатель этого спектакля знает, что в старом надо снести, а что незыблемо. И знает как... В чем-то этот мастер еще откажется от призрачной новизны, а в чем-то еще больше хватит нас, стариков, по голове, но и сейчас нам и больно, и сладко, и радостно, и жутко.

А когда Вахтангов умер, Немирович-Данченко сказал: Вахтангов в своем творчестве не стремился оторваться от Художественного театра, но он оторвался от худых традиций Художественного театра. Что это за традиции? Это тот натурализм от которого Художественный театр сам хочет оторваться... От этого натурализма, серого, нудного, Вахтангов оторвался с какой-то стихийной стремительностью....

Если мы посмотрим на творческую практику Художественного театра и его руководителей, то отчетливо увидим, что подобные суждения находят подтверждение в искусстве.

Вряд ли можно сомневаться, что в режиссерской работе Немировича-Данченко над музыкальными спектаклями не сказались формальные новшества и открытия левых театров, разумеется, не механически перенесенные на сцену Художественного театра, а творчески разработанные и отмеченные яркой индивидуальностью маститого режиссера. Не правы те, кто полагает, что Горячее сердце поставлено под непосредственным влиянием мейер-хольдовского Леса,- по свидетельству П. Маркова, Станиславский даже не видел Леса. Однако вряд ли можно думать, что настойчивые поиски современного - и по содержанию и по форме - прочтения классики, которые так характерны для всего советского театра середины 20-х годов, не оказали влияния на Станиславского, Судакова, Москвина, Тарханова.