Факт обращения к современности имеет, безусловно, первостепенное значение. Но ведь - в особых формах - это мы наблюдали и раньше, в первые послереволюционные годы: в политических лозунгах и практике Театрального Октября, в поисках созвучия революции, в эстетической революции Камерного театра, которая сближалась его руководителем с революцией социальной. Существенно, что в середине 20-х годов изменилось понимание современности, а значит, и содержание и эстетика режиссерского искусства.

Уже давно кончилась гражданская война, наступила мирная трудовая новая жизнь. Митинги и агитки не отвечали более потребности народа, пришла пора осмыслить историческую роль революции, все, что произошло в мире и в каждом человеке.

Глубоко социальное и философское содержание эпохи, когда старый мир уходил в прошлое, а новый лишь нарождался,- вот что волновало советскую режиссуру на новом этапе ее развития. Недостаточно осудить, осмеять старый мир, надо проникнуть в его тайники, увидеть и выставить на всеобщее обозрение живучие, неистребимые атавизмы прошлого, которые продолжают существовать в настоящем.

Здесь следует искать корни фантасмагорических обобщений мейерхольдовского Ревизора, гротескного комизма Горячего сердца Станиславского, саркастической эксцентрики Мандата ГОСТИМ и мрачного юмора Унтиловска МХАТ, напористой энергии социальных мотивов таировских Косматой обезьяны и Любви под вязами. Сама жизнь определяла общность задач, возникших перед режиссерами, и средства выразительности, которыми они пользовались, нередко оказывались сходными.

Советская драматургия и советский театр тогда еще только подступали к сценическому воплощению образа строителя нового, социалистического общества. Эта центральная задача искусства будет решена позднее. Однако и в середине десятилетия в спектаклях о революции, в современной сатире, в новом истолковании классики ясно обнаруживается тенденция выразить авторскую и режиссерскую мысль через образ человека.