Через несколько дней показ Константину Сергеевичу второго акта -«Кафе Madame Momuse». Этот показ и оказался той единственной тягостной и мучительной репетицией, о которой я упомянула в начале своего рассказа о «Богеме».

По всему нашему залу расставлены столики - вокруг шумит веселая молодежь, подтанцовывая, поет, покупает цветы, рождественские игрушки своим дамам, снуют гарсоны, заказываются праздничные ужины. Придут сюда и все «богемцы». Позднее придем и мы: Платонов - Рудольф и я - Мими. Станиславский поставил во II акте передо мной труднейшую лично для меня задачу: появиться настолько переполненной пришедшей впервые любовью, - чтобы счастье этой первой любви плескалось через край, заливало бы саму Мими и все вокруг светом счастья. Я - Мими была переполнена этим чувством, и от первого акта до второго несла его в себе. Но, замкнутая по натуре, я, Соболевская, внутренне всячески противилась необходимости показывать это чувство другим и с трудом покорялась сценическим задачам.

- Расстегните все булавки, расстегните все до одной булавки, - Константин Сергеевич имел здесь в виду французскую поговорку - «застегнутый па четыре булавки»1, т. е. замкнутый, чопорный, - не бойтесь! Чувство вкуса не даст вам перейти границы, - настоятельно подсказывал мне Константин Сергеевич. А я входила с Рудольфом в кафе все   не так и не   так.

- Вы же француженка, простая мидинетка, а не тургеневская героиня.

Станиславский все отсылал и отсылал нас назад в вестибюль, откуда мы с Платоновым все входили и входили в это уже ненавистное мне кафе. А мне все не удавалось - десятый, двадцатый раз, и каждый выход все хуже. Праздничное настроение всех моих товарищей - и по содержанию самой сцены, и из-за присутствия Константина Сергеевича - явно сменяется раздражением. Но я ничего не могу с собой поделать.

Станиславский вдруг встал.

- Пойдемте!