Мы подошли к роялю. У нас с Александром Степановичем за годы совместной работы выработался некий «ритуал», что ли, я начинаю очень не сразу и он ждет моего знака.

Романс этот довольно короткий, и я спела его, вероятно, раз десять, не меньше, причем Константин Сергеевич не давал мне передышки. Первое, что он бросил:

- Спойте с раздражением, со злостью.

Я тут же хотела что-то возразить, но Константин Сергеевич приподнял ладонь:

- Пойте, пойте, разговаривать будем потом. Едва я кончила, как раздалось:

- С иронией. - И пошло, и пошло одно предложение за другим-«манерничая», «трагично - все пропало», «кокетничайте», «дерзко», «с отчаянием»... Не знаю, получалось ли что-нибудь у меня из этих подсказов Константина Сергеевича, но петь все это было невероятно трудно - ничто не «лезло» ни в музыку, ни в текст. Я была совершенно вымотана.

- Ну, теперь отдохните, - предложил нам   Константин Сергеевич и завел какой-то пустой, совсем не относящийся к делу разговор и довольно надолго. Мне казалось тогда, да и сейчас, когда вспоминаю об этом, кажется, что время тянулось бесконечно.

- Ну как, отдохнули? - спросил, наконец, Константин Сергеевич и снова вернул нас с Александром Степановичем к роялю: - А теперь спойте просто, как споется, не думайте ни о чем, как выйдет, так и выйдет. Забудьте обо всем.

Мы долго не начинали. Александр Степанович все прелюдировал по всей клавиатуре - видно, и ему, а не только мне, надо было как-то заново войти в музыку Чайковского.

И что же? Ведь получилось! Совершенно просто, нечаянно как-то, органично текст лег в музыку, я почувствовала их единение, что ли; не знаю, но встала, встала вся картина этой несостоявшейся любви, какая-то легкая, но и грустная тоска по несбывшемуся... Я долго еще стояла около рояля, преодолевая волнение, которого раньше тут не знала.