«Пиковая дама», - писал критик - как художественное произведение, выражающее упадочную психологию дворянства 90-х годов, меньше всего пригодно для показа рабочему зрителю. Сколько ни мудри над «Пиковой дамой», а создать цельное реалистическое здоровое зрелище никак невозможно. Ответа, для какой цели и для какого слушателя поставлена в таком виде «Пиковая дама», мы не получили».

Были и другие отклики печати, не менее жестокие... Что же, это издержки времени, издержки тогдашней оценки бесценного наследия.

Но исполнителей в то же время хвалили. Да и у зрителей наша «Пиковая дама» неизменно имела устойчивый и немалый успех.

Е. Браудо ставит вопрос: «для какого слушателя поставлена в таком виде «Пиковая дама»?» А возможна ли «Пиковая дама» не в таком виде? Вне фатальной, трагической тональности? Сомнительно.

Станиславский, безусловно, и не собирался, и не думал переделывать творение Чайковского. Иное дело, как бы он, Станиславский, соподчинил все события пьесы? Как бы был выстроен им весь спектакль? Что б он высветил, что б затушевал, если бы довелось ему самому ставить «Пиковую даму»?

Тут остается только предполагать... Но рассказать, что помнится об этом спектакле, о том, что наметил нам сам Константин Сергеевич, затронуть в какой-то мере и свое собственное участие в этом спектакле все же, мне кажется, стоит.

Имеется его «режиссерский план» (он не раз публиковался), а также лишь недавно разобранные его пометы на либретто «Пиковой дамы», которое было с ним за границей.

Когда вновь и вновь вчитываешься в его режиссерский план «Пиковой дамы» (это три картины - «Летний сад», «Комната Лизы» и «Спальня Графини»), когда пристально вглядываешься в его пометы в либретто, то четко, ясно видится, что Станиславский действительно, без всякого намека на какое-либо переосмысливание, воспринимает эту оперу Чайковского, не трогая и построения фабулы в либретто. Он принимает трагическое стечение обстоятельств, в которые вовлекаются все главные персонажи оперы, принимает необъяснимую, но существующую взаимосвязь событий, фактов, явлений их жизни. Станиславский безусловно чувствует состояние души и самого создателя этого бессмертного творения - Чайковского.