Так о чем же все-таки «Пиковая дама»? О гибельности жажды богатства? О социальной уязвимости? О предначертании судьбы? О неотвратимости судьбы? Ведь любое из этих решений и трагедийно и накрепко связаны между собой.

Но, может быть, в «Пиковой даме» все так ясно, что и говорить тут не о чем? Не думаю, вероятно, тут говорить можно и об очень многом спорить.

Вариантов решения «Пиковой дамы» великое множество - можно менять эпоху, по-разному расставлять акценты, и наконец, сколько возможностей чисто сценографических.

Так, Владимир Иванович задумывал перенести сцены «Летнего сада» в Аничков дворец. Здесь в кордегардии должна была происходить пирушка офицеров и затем после поворота круга сцены действие, по его замыслу, переносилось бы в залы самого дворца. Квинтет «Мне страшно» он распределял между другими персонажами, нежели у Чайковского (и с другим текстом). Введена в него была Полина, потому что Немирович-Данченко намечал провести в опере линию связи Полины и Томского.

Все это могло бы быть и очень интересно, но... не прозвучало ли бы некоторым нарушением видений самого композитора?1

Станиславский же и здесь - в «Пиковой даме», как и всегда, был верен себе - нигде, ни в чем старался не изменять автору пьесы, в данном случае композитору, ни во времени, ни в психологической идейной основе его создания. Он стремился докопаться до, быть может, и сокрытой, не сразу очевидной мысли автора.

Не в переносе действия в более близкую эпоху искал ответа Станиславский. Да и надо ли это? Думается, что нет. Для Станиславского в те годы одной из главных задач деятелей искусства было сохранение классики, раскрытие ее, приобщение к ней широкого слоя зрителей. В этом он видел свой не только эстетический долг, но и долг гражданский.

Оперный театр имени Станиславского был буквально заруган прессой за полную, мол, несозвучность нашему времени этой оперы Чайковского. Появилась статья Е. Браудо, видного музыкального критика тех лет, под сокрушительным заголовком «Провал» в газете «Правда» за 12 марта 1930 года.