Это яснее всего, когда мы всматриваемся в художественный образ, где старый артист, живой носитель традиции, встречается с новым, из жизни пришедшим героем. Так было, скажем, когда Качалов сыграл роль Вершинина в Бронепоезде.

Вершинин в Художественном театре - это героический, монументальный образ революционного вожака, вышедшего из самых глубин народа, олицетворение народной мудрости, свободолюбия, воли к победе. Артист достигал такого широкого обобщения не внешними приемами, а реалистическим раскрытием внутреннего мира крестьянина, который пришел в революцию своим особым путем. Не раз обвиняли тогда Качалова, что он снизил идейное содержание образа партизанского командира тем, что придавал глубокое значение для формирования характера Вершинина гибели его детей. Откуда идет подобное обвинение? Такая точка зрения связана все с тем же демонстративным разрывом между важным, общественным и якобы несущественным, личным, который характерен для первых лет Октября. А Качалов-то был прав! Вс. Иванов позднее писал об этом: Вот сцена у моря, когда партизанский вожак получает известие о том, что японцы убили его детей. С каким внутренним знанием и с каким тактом и убедительностью Качалов изобразил здесь перелом сознания Вершинина, когда его личное потрясение переходит в пафос борьбы за интересы всего народа. Любовь сибирского партизана к родине Качалов передал здесь очень скупыми, но буквально потрясшими меня актерскими средствами.

А вот что думал по этому поводу сам В. И. Качалов: Некоторые критики (Блюм, например) остались мною недовольны, требовали от меня дать романтику, показать вождя. Что же в том неверно, что Вершинин пришел к революции по личным побуждениям, а не от книги?.. И если Вершинин жмется к партизанам, не выделяется из их массы, так ведь в этом его сила.