Никогда я не умалял достоинств Марджанова. Я Мард-жанова считаю очень большим режиссером, очень культурным человеком, с колоссальным театральным опытом, видевшим на своем веку страшно много. Я не видел и одной сотой доли того, что видел Марджанов.

Можно не сомйеваться в искренности слов, произнесенных Ахметели на обсуждении итогов Олимпиады в Коммунистической академии. Но в этой речи, превозносящей Марджанишвили, отчетливо слышны ноты самооправдания. Нельзя не заметить также, что Сандро Ахметели ни единым словом не обмолвился, что речь идет о его учителе, что он лично (а не только Ушанги Чхеидзе!) очень многим обязан Марджанишвили.

Оно и понятно. Ведь в том же выступлении Ахметели ясно сформулировал суть своего столкновения с Марджанишвили, выходящую далеко за пределы узкоэстетических вопросов: Борьба между мной и Марджа-новым заключается в том, что театр Марджанова не имеет ничего общего с Грузией, тогда как мы старались делать ставку на грузинское.

Но даже в условиях такого идеологического противостояния Ахметели на самом деле в своем искусстве, которое, по его мнению, было чисто грузинским, в лучших режиссерских работах опирался на опыт и на открытия учителя. Недаром артист Акакий Хорава, который работал с Марджанишвили и с Ахметели, сказал однажды: Если бы не было марджановского Человека-массы, не было бы и ахметелиевского Разлома. На первый взгляд это частность, но за ней стоит одна из самых важных для всего раннего советского театра проблем - проблема изображения массы на сцене. И выясняется, что, компонуя свои знаменитые народные сцены, Сандро Ахметели многое почерпнул у Котэ Марджанишвили. Известный грузинский театровед Э. Гугу-швили, анализируя работу К. Марджанишвили над пьесой Э. Толлера Человек-масса, писала: режиссер внушал актерам, что в пьесе надо с горячностью грузинского темперамента подчеркнуть боевой дух массы, внутреннюю напряженность, общую экспрессию, накал страстей, соответствующий духу революционной борьбы.