Если этот принцип всегда был важнейшим для Станиславского и Немировича-Данченко, то в середине 20-х годов он ощутим и в искусстве Мейерхольда и Таирова. В этом явлении сказывалась окрепшая власть давней реалистической традиции русского театра. С другой же стороны, обостренность режиссерских форм, тяготение к гиперболам и гротеску, неудовлетворенность архаичными законами жизнеподобия возникли в старых театрах не без влияния режиссеров иных направлений. А. В. Луначарский отмечал: Как и всякое производство, театр старается дать продукцию наилучшего качества и наиболее отвечающую потребностям. Потребность в театральном реализме выявилась. Левый театр сильно придвинулся к реалистической оси сценического искусства. Но правый не остался глух к некоторым, так сказать, плакатным достижениям левого театра. А так как наш реализм нисколько не чуждается гиперболы, карикатурного эффекта, то естественно, что так называемый правый театр усвоил себе в должной мере некоторые достижения новейших театральных устремлений.

Несмотря на всю приблизительность терминологии Луначарского, самую суть процесса он уловил и указал очень точно. Важно лишь добавить, что такого рода эстетические обмены находили опору не только в кругу искусства, но и в самой жизни.

В обществе повышался интерес к личности, к человеку, выделявшемуся из массы. Вот почему голый плакат, маска уже потеряли свою выразительную силу, вот почему вскоре на сцене вновь займет заметное место психологическая драма. Но и в сатире, даже в политическом обозрении, например, Мейерхольд,- быть может, против своей воли - не станет чураться внутренней сферы жизни. Столь ненавистная ему (а также Таирову и Курбасу) психология все чаще дает себя знать в спектаклях упрямых новаторов.