Непередаваема была интонация этого слова у Константина Сергеевича: в ней слышалась и ирония, и досада, и какая-то безнадежность. - Это ужасно! Поймите все безвкусие этого. Я хочу научить вас оставаться людьми, став актерами. Запомните - здесь в Студии, на всех моих занятиях - вы должны будете учиться, прежде всего, тренировать свои естественные человеческие качества - они свойственны всем вам, вы все их знаете - но актер должен уметь ими владеть, управлять. Эти обыкновенные человеческие качества станут для вас впоследствии важнейшими элементами внутренней техники, без которой невозможен актер нашего толка. Не забывайте наблюдать и за своим собственным поведением, за своими реакциями, неустанно наблюдайте и за окружающим. Это ваш жизненный опыт, багаж, накапливайте его,   берегите.

Как часто Константин Сергеевич будет напоминать нам об этом. Как часто мы будем забывать его наставления. Пройдет немало времени, прежде чем мы уже сами не сможем «лгать» - ни в зале Студии, ни на сцене Театра. Когда известный немецкий актер Мартин Хельд говорит, что он, собственно, «исполнитель человека» - он почти дословно повторяет Станиславского. По его мнению, «этот термин гораздо точнее понятия «актер». Не правда ли, какое принципиально точное совпадение со Станиславским спустя 60 лет!

Так вот, Станиславский и учил нас - быть «исполнителями человека» во всех тех жизненных коллизиях, которые нам предложит тот или иной автор пьесы или композитор. Мы действительно учились в: Студии как будто бы совсем не актерским приемам, а каким-то жизненным, всем известным действиям обыкновенного человека, проявлениям его реакций. На занятиях Станиславский требовал от нас точности и быстроты. Это своеобразный тренаж - увидеть, осознать, отреагировать. Тренировал он и нашу наблюдательность, эмоциональную память -иногда он просил того или иного студийца рассказать всего лишь о том, как прошел его вчерашний день, но очень подробно рассказать, с точным своим отношением ко всем, хотя бы и малозначительным, событиям; иногда он спрашивал, а мы рассказывали ему, как шли в Студию, кого встретили, что особенно заметалось, какое было небо, вообще что было кругом; иногда он просил выйти в вестибюль и по его хлопку вернуться и тотчас же рассказать со всеми подробностями от точнейшего описания вида вестибюля, вплоть до того - чисты ли были окошки, а если нет, то где и как было грязно; иногда отсылал нас к окну, а отозвав через минуту, допрашивал, что видели, кого видели - тут не только можно, но и должно было порадовать его своей фантазией.