Какое точное определение сути этой потрясающей сцены. Гольдиной надо было с психологической убедительностью перейти от Largo к Presto, от плача - к призыву восстания, сопротивления.

Седая, убитая горем мать - Гольдина, действительно каким-то мгновенным прозрением ощутив истину, превращалась в трибуна.

Это особенно поразило на той репетиции со Станиславским, потому что первые репетиции этой сцены помнились как очень неладившиеся. Но вот прикоснулась к ней рука Станиславского, и все ожило, пошло...

Трогательно, мягко вела эту сцену В. Д. Дипнер - очень красиво, тепло звучал голос - волнующи были интонации.

Константин Сергеевич очень похудел, осунулось лицо, но все так же подтянут, так же элегантен, как и прежде, и все же другой. Как будто и смотрел репетицию очень внимательно, но по окончании ее никому ничего не сказал, не сделал ни замечаний, ни предложений.

Был необычно спокоен и как будто занят чем-то своим, идущим где-то глубоко внутри него. Лицо его было глубоко сосредоточено.

О чем он думал?

После долгого, напряженного молчания Константин Сергеевич заговорил. Но не о только что прошедшей репетиции... Станиславский заговорил о той огромной ответственности всего театра и каждого из нас за судьбу первой, по сути дела, советской оперы на сцене нашего театра. Он говорил, что мы должны показать всем своим мастерством, дисциплинированностью, слаженностью, что мы не зря так долго искали, выбирали, от многого отказывались.

- Новое искусство не рождается вдруг,- продолжал Станиславский,- это процесс нелегкий и долгий, и нам надо показать эту оперу достойно, показать, что она стоит того, что мы приняли ее, отдали ей много сил, времени... что не зря не хватались за однодневки, хотя бы и злободневные. Помните - в ней заложено вечное - любовь к Родине, готовность умереть за нее. Берегите этот спектакль, не останавливайтесь на достигнутом сегодня - каждый спектакль должен быть шагом вперед. Работайте над дикцией, чеканьте слово, мысль.