У каждого художника будут они свои. Вот тут для меня встает вопрос, а драматическое и оперное искусство в их уже сценическом преломлении, как тут быть? И режиссер и актер имеют дело уже с предметом искусства - пьесой, оперой, а не с первичной натурой. Что они должны в данном случае создавать на сцене? Подлинную жизнь, чтоб заставить поверить зрителя, что то, что представляется на сцене, есть действительная правда, или для этого ощущения правды нужны особые технические приемы актерской игры, создающие лишь впечатления правды, в конце концов равноценной?

Искусство начинается с момента творчества, с момента «как», то есть не с точнейшего подражания природе, жизненной правде, но с собственного, личностного представления о ней. То есть когда артист не будет страдать, плакать, умирать (логика требует и этого) по-настоящему, а лишь веря, что это как бы настоящее? То есть Константин Сергеевич очевидно прав, говоря о магическом «если бы». Коль скоро я, актриса, поверю в это «если бы», передо мной откроется «калитка творческого состояния», как говорит Константин Сергеевич. Это уже магический, волшебный, но живой, творческий круг, питай его лишь своими накопленными наблюдениями в жизни. На сцене это надо уметь делать мгновенно. Для этого-то и надо иметь натренированную память, упражненные, но и мягкие, подвластные чувству мышцы. Одним словом, я кружным путем пришла к тому же, о чем и говорил Константин Сергеевич».

Так я тогда рассуждала. При всей «кружностп», нечеткости, необработанности все эти мои «глубокомысленные изыскания» все же говорят о том, что Константин Сергеевич заставлял думать, самой осмысливать от него услышанное.

Теперь я уже понимала, почему я получила уничижительный разнос от него за свой «естественный» обморок на Театральной площади. Тогда же я только молчала, слушала его и согласно кивала головой. Ведь это был голый «протокол действительности», а не искусство. На площади мне не аплодировали за блестящее исполнение обморока - мне спешили помочь.