В дополнение, а может быть, в более углубленное и расширительное понимание приятия «натурализма» Станиславским стоит привести его образное, тогда показавшееся крайне неожиданным,  высказывание   (на репетиции «Царской невесты»)    о живописи   Пабло Пикассо.

- Я признаю все виды искусства,- обратился к нам Константин Сергеевич - и реализм, и футуризм, все что угодно, лишь бы это искусство воплощало жизнь человеческого духа. Я готов подписаться под тем, чего хотят Мейерхольд, Таиров, но... они пытаются прямо идти к конечному результату, поэтому от этих спектаклей остается только зрительное впечатление. Живопись Пикассо - это высшая гастрономия искусства, но она опирается у него на опыт прошлого. Если же давать одну голую форму, то искусство пойдет назад и не создаст ничего нового.

Тогда, должна снова признаться, слова Константина Сергеевича показались странными - при чем тут Пикассо? Почему он привел именно Пикассо, что он хотел всем этим сказать?

Меня картины Пикассо удивляли и оставались неразгаданными. Но совсем иное к ним родилось отношение и видение этого художника после его исчерпывающе полной выставки, экспонаты которой были привезены из целого ряда зарубежных галерей и собраний в 1957 году.

Меня тогда поразил ряд его полотен и особенно его рисунки своим анатомически точнейшим изображением человеческого тела, а также и животных - они были естественны, можно сказать, натуралистичны. И тут невольно всплыли в моей памяти те давным-давно сказанные слова Станиславского об искусстве Пикассо. И становилась понятна, ясна мысль его, что, только овладев естественностью, вплоть до полной натуралистичности физических действий, можно полностью на сцене забыть о них, органично войти в творческое состояние, свободно отдаться внутреннему миру своего героя - раскрытию его духовной сути.

У Пикассо-художника это значит и нечто большее (а может быть и у Станиславского?) - лишь овладев натурализмом изображения той или иной натуры (натурщика), можно это изображение и «поломать» и «расчленить» и тем самым как раз и выявить подлинную суть изображаемого персонажа. Не соотносится ли это с высказываниями Константина Сергеевича о гротеске, кстати? С его пониманием приема гротеска в театре?