Тогда эти объяснения Станиславского все же были не очень мне понятны. В тех своих давних записях читаю: «Не очень все схватываю - если они (эти два искусства) Константином Сергеевичем противопоставляются, то зачем у того - французского что-то брать? Только ежедневный тренаж?! «Но ведь наше освобождение от мышечного напряжения - это не полировка внешнего?» Тогда я, как видно, все-таки не поняла - «кто есть кто?»

В конце беседы Константин Сергеевич неожиданно, без предупреждения, как-то чуть ли не на полуслове оборвав свою беседу, стал читать стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Прочел его дважды.

Его первое прочтение поразило меня своим мастерством. Именно актерским мастерством - необычайным богатством тембра голоса, сменой динамики - это действительно было блестяще. Когда он кончил, в ответ раздались восторженные аплодисменты... Константин Сергеевич никак на них не ответил, опустился в свое кресло (читал он стоя. - О. С), как-то «обмяк» в нем и вновь стал читать то же стихотворение... Это было совсем иное произведение. Настала гробовая тишина, и чем дальше читал Станиславский, тем становилось в зале тише, если это было только возможно.

Константин Сергеевич читал совсем иначе - как-то самоуглубленно, воочию вставала вся трагедия Пушкина, а может, и больше - трагедия гения вообще... В этом, втором исполнении Станиславского не замечалось уже ни тембра голоса, ни смены ритма, самого мастерства, так сказать, - все поглощалось болью, болью возмущенной души поэта. Болью возмущенной души и самого исполнителя. Глаза заволакивали слезы, да и сейчас, когда я только вспоминаю об этом, глаза мои полны слез... Никто из нас не нарушил тишины, никто не посмел аплодировать.

В сентябре 1964 года в Москве гастролировал театр Жана Вилара. Они привезли тогда всего два спектакля - «Тюркаре» Лесажа и «Дельца» Бальзака. Гастроли были необычайно коротки - с 11 по 17 сентября. Я выбрала пьесу Бальзака, так как могла с ней хорошенько ознакомиться дома. Спектакль поразил многим.