Быть может, мне и не стоило бы распространяться о^ том, как воспринимались лично мной положения Константина Сергеевича, но мне хотелось показать на собственном примере, как долог и совсем нелегок был указанный им путь. Если наше постижение Станиславского было не простым, а подчас и тернистым, то его собственные искания, нескончаемые, пытливые поиски наикратчайшего и точнейшего пути - через сознательное к бессознательному, то есть к творческому самочувствию, иными словами, к овладению, кажется, немодным нынче, вдохновением - эти искания беспримерны, и вероятно, беспредельны! «Прямо воздействовать на чувство мы не можем, - говорил Станиславский, - значит, надо искать каких-то иных (однажды он сказал «окольных».-О. С.) путей». И в этих вечных исканиях Станиславский  не давал себе   пощады.

Деятельность Константина Сергеевича была удивительно разносторонней, и, если в молодые годы свои он справлялся со всем, вероятно, легко и свободно, то в те годы, когда мы его знали, - он отдавал работе не только свое время и силы, но здоровье, нервы, сон. Точно предчувствовал скорую свою беду и торопился, торопился отдать, еще отдать все, что знал, торопился что-то заладить, что-то толкнуть.

Весна, лето, осень 1928 года - это не только его напряженнейшая работа в театрах - МХАТе и в нашем Оперном, - это его бесконечные разъезды. Как бы комфортабельно они ни были обставлены - это все равно тягостно, но он ездит. Навещает нас на гастролях в Ленинграде (28.IV -5.V), а через некоторое время едет туда же с гастролями МХАТа, руководит всем и бессменно играет Гаева и Астрова. Возвратившись в Москву, он делает некоторую передышку, уезжая в Кисловодск (24.VII - 10.IX)), но, вернувшись в Москву, через пять дней (16.iX) едет за границу. Берлин, Париж, а там Баденвейлер, снова Берлин... Все это наполнено деловыми, нужными встречами, и только через месяц, 16 октября, Станиславский, наконец, дома - в Москве!