Перед своим отъездом, стыдно признаваться, но я не написала Константину Сергеевичу и двух слов с благодарностью, что отпустил меня, не извинилась, что потревожила его. Не пожелала ему выздоровления.

Как часто я все же бывала невежливой, если говорить мягко. Как тяжело и стыдно сознавать это в конце своей жизни. Через неделю после своего возвращения, 28 декабря, пою «Богему» и счастлива! Счастлива!

А что записывает именно в этот день Владимир Сергеевич?

«Здоровье Кости плохо. Вчера он очень волновался, что не доживет до Нового года. Снес ему декорации для «Пиковой дамы». Вечером «Богема» с Соболевской». Как же можно было быть счастливой? Читаю зі читаю сейчас дневниковые записи В. С. Алексеева и не перестаю поражаться удивительному человеку, имя которого - Станиславский. Болен, тяжело болен - все время где-то на краю и... все равно непрекращающаяся работа, неуемный интерес, неуемная забота о театрах, об актерах.

В наступающем 1929-м новом году мы не скоро увидим Константина Сергеевича. Он все еще болен, лежит и в зале Студии на репетициях, конечно, не появляется.

Не суждено ему будет выпустить и «Бориса». Завершал эту постановку и выпускал спектакль на сцену Иван Михайлович Москвин. Вся труппа приняла Ивана Михайловича тепло и очень сердечно.

Доскональное знание Москвиным эпохи Ивана Грозного, последующих десятилетий, быта, обычаев, характера людей тех давних дней, наконец, всей политической атмосферы тогдашней России, его личный особый дар привлекать к себе людей - крепко сплачивали всех в едином желании довести начатое Станиславским до безупречного конца.

Москвин полностью принял общее решение Станиславским всего спектакля и органично вошел в залаженное Константином Сергеевичем. И вклад Москвина и как единомышленника Станиславского, и как режиссера, и даже как организатора всей завершающейся работы трудно переоценить.

При всей своей доступности, простоте Иван Михайлович сумел создать жесткую, но и дружескую рабочую атмосферу на всех репетициях.