«Я ночью представил себе, что пьесу такую должен играть. Ночь, обезьяны, обезьяны проводят любовную ночь и кусают самок, птицы, гады выползают, я боюсь всех. От чего я пойду в такой пьесе? Я пойду по внешней линии - по автору.

Играю Гамлета. Невольно идя по внутренней линии, я буду вытаскивать то, что нужно автору, следовательно, опять иду по автору. А по новому методу моему иду от себя, от своей природы, ничего не выжимая из себя».

И тут стоит задержаться на еще некоторых высказываниях Станиславского из его письма к 3. С. Соколовой же: «Может быть, тебя смущает новость дела? Но в том-то и сила этого приема, что там нет ничего нового, что не знает наш человеческий опыт. Выбрать линию действия не трудно. Проверять и говорить верно или неверно, можно или нет, право, не трудно. Результат не может быть «эффектный», даже если человек идет от самого себя и дает себя в роли (это прежде всего обязательно). Пока никакой характерности».

Я позволила себе эти отступления, так как они в какой-то мере перекликаются с моими сомнениями, непониманиями, а главное - они говорят, что все учение Станиславского, все его требования - далеко не так просты и легки.

Вернусь все же к своей работе над образом Лизы.

В начале своего рассказа о «Пиковой даме» я говорила о приглашении руководством театра Ивана Михайловича Москвина посмотреть нашу работу, в чем-то, быть может, и помочь. Общих больших репетиций с Иваном Михайловичем не было. О моей личной встрече у меня лишь очень короткая запись: «Москвин кружился». Только эти два слова. Больше ничего. Но это «кружился» было так неожиданно и в то же время так убедительно, что и сегодня, спустя более пятидесяти лет, стоит перед моими глазами. Что же это?