После сцены «У канавки» (последней сцены Лизы в опере) я едва доходила до своей уборной, долго не могла как-то прийти в себя, переодеться, снять грим. Видно, я безотчетно отдавала себя всю этой роли. И на сцене все же была я - Соболевская - и не было создания образа? Не было мастерства создания? Просто была я? Плохо это? Но ведь Константин Сергеевич сказал: «Думайте, идите прежде всего от себя. Себя - Ольгу Станиславовну - поставьте в обстоятельства Лизы».

Любопытно, что почти то же самое сказал мне Л. В. Собинов, когда я показывала у него дома (пела и играла) эту роль уже в 1934 году. Тогда он был художественным руководителем Оперного театра имени К. С. Станиславского. «Вы должны помнить, - сказал Леонид Витальевич, - о качествах вашего голоса и из них исходить в трактовке Лизы. Это ведь не зрелая женщина, это юная, нежная девушка - ждущая любви и боящаяся ее. Она у вас робкая - думаю, это вам ближе. Это вам больше подойдет и по голосу и по характеру». Значит, можно быть и такой, какой была я? А как я мучилась, как терзалась, что все плохо, что все не то и не так. Слава богу, что какое-то чутье удержало меня от нажима, пафоса, наигрыша и я инстинктивно оставалась самой   собой.

Как же воссоединить - «образ - я есмь» и «перевоплощение»- эти два незыблемых требования Станиславского? Как?

Я позволила себе так подробно задержаться на своих личных трудностях в работе над партией Лизы, так как эти два положения Станиславского тогда очень тревожили меня - я не схватывала их двуединость. Это пришло ко мне не скоро и далеко не просто. На словах как будто все было ясно, но на практике?

Возможно, что я не сумела в свое время точно задать свой вопрос Константину Сергеевичу, а он не имел тогда времени не торопясь, спокойно и досконально разъяснить мои недоумения. Разговор этот проходил ведь на ходу.