В гостиной давно уже зажгли свет, на нашей террасе накрывали стол к ужину, сходились люди. А Станиславский все молчал. Мерно из парка поплыли удары гонга, и тут же раздались легкие, уверенные шаги - подошел Николай Афанасьевич: «А, вы все сумерничаете? Смотрите, Константин Сергеевич, становится сыро. Пойдемте».

Станиславский очнулся. Медленно поднялся с кресла, приподнял шляпу, ни слова не сказал и ушел с Подгорным к себе. Через крокетную площадку в обход усадьбы, видно, ему не хотелось с кем-либо встречаться.

В последние дни перед моим отъездом я с Константином Сергеевичем не виделась - он не спускался. Не спустился и в канун моего отъезда. Как же попрощаться? Завтра утром? Пораньше, пока не уйдет еще с головой в работу?

Едва было семь часов утра, как я уже встала. Свежо. Туман едва-едва редел, парк медленно полнился прозрачным светом всходящего солнца, блестела холодная зелень. Тихо... редко, редко запевали ранние птицы и тут же замолкали.

Я пошла по аллее - вниз к прудам, а от них вверх, через «ландышевую», к комнате Константина Сергеевича. Все еще рано, слишком, конечно, рано. Запотевшие окна комнат Константина Сергеевича еще закрыты... спит...

Но понемногу просыпается санаторий, где-то стукнуло отворяемое окно, слышнее стали птицы. Кто-то вышел и на полукруглую террасу, что над подъездом. Может, уехать не попрощавшись? Нет, это невозможно. Писать? Ничего не смогу. Не сумею... После завтрака я снова начинаю свою прогулку по кругу - опять к прудам, опять к окну. Уже в «ландышевой» через густые кусты вижу: окно у Константина Сергеевича открыто и прекрасная голова его склонена над столом.

Долго стою. Окликнуть не решаюсь. Уйти? Нет, подожду. Стою, смотрю неотрывно сквозь зелень ветвей на Константина Сергеевича, и всплывает в памяти один его рассказ: будучи в Берлине, он зашел как-то в зоопарк, присел отдохнуть. Напротив, за глубоким рвом, на свободе гулял тигр.