С начала 30-х годов Станиславский начинает упорно советовать режиссуре своего Оперного театра заготовлять некие режиссерские наставления по каждому спектаклю: «Надо бы разработать схемы-задачи действующих лиц и хора, уточнить их главные задачи, записать сквозное действие оперы, контрдействия всех действующих лиц, их перспективы в опере. Такая партитура всей оперы должна находиться в Музее театра. Быть может, многие оперы придется временно снимать и тогда при возобновлении такая партитура уже неимущей оперы даст возможность и другому режиссеру легко ее восстановить».

Увы! Нет таких режиссерских партитур ни по одному оперному спектаклю Станиславского. Нет ее и по «Евгению Онегину». Нет и у самого К. С. Станиславского ни единого слова, определяющего, в чем же он видит сверхзадачу, сквозное действие этой своей первой оперной постановки. Молчат об этом и материалы ряда режиссеров «Евгения Онегина». Странно? Но может быть, все так лежит на поверхности и в тексте, и в музыке, и, наконец, в уже поставленном спектакле, что и обозначать ничего не надо? Однако ведь недаром же сам Станиславский в письмах к режиссеру 3. С. Соколовой (я коснусь их позднее) говорит о том, как важно восстановить этот спектакль именно по линии сквозного   действия   и   сверхзадачи3.

Я рискую прикоснуться к загадке «Евгения Онегина». Рискую попытаться определить эти два краеугольных камня любой, конечно, режиссерской работы, К. С. Станиславского, в данном же случае именно его постановки оперы Чайковского.

Как бы читателю ни показалось странным, в этом моем решении немалую роль сыграла встреча с постановкой «Евгения Онегина» Юрия Темирканова. Соотнесение, невольный анализ тут же, в зале Большого театра, рождал видение как бы сразу синхронно обоих спектаклей. Ясно вставала стройная картина логической взаимосвязанности всего и всех в спектакле Станиславского, и не ощущалось этой взаимосвязанности в спектакле, который был перед глазами. Здесь все затопляла музыка. Она главенствовала.