Яркое зимнее солнце скользило по его белоснежной голове, золотило мрамор античного портика, что разделял зал на две неравные части: вероятно, за колоннами в свое время была небольшая гостиная для более-интимных приемов.

- Вот вам и готовая декорация для «Онегина», - раздался его голос.

Станиславский молча стоял, все не отрываясь от портика, - мне чудится, что перед ним, среди этих колонн, как виденья, проходили тогда одна за другой картины оперы Чайковского. Не замысел, уже готовый, применялся к обстановке, но сама обстановка рождала картины и персонажи, которые появлялись, действовали перед ним, жили... Думается, было именно так.

Так в колоннах этого мраморного классического портика и родился «Евгений Онегин» Станиславского, буквально потрясший тогда всю музыкальную общественность. В прессе тех лет (1922-1924 гг.) писали о конгениальности Станиславского, Пушкина, Чайковского, о том, что это кардинальная реформа, открывающая новую страницу развития оперного искусства. Поражала органичная, естественная слиянность всего в этой постановке. Необходимо сказать, что студийные спектакли шли под рояль, без костюмов - молодые актеры Оперной студии Большого театра играли в своих платьях, без грима, без париков. Хотя некоторые детали декораций, превращавшие ампирный портик то в фасад ларинской усадьбы, то в альков в спальне Татьяны, то в укромное место в лесу («Дуэль»), были осуществлены художником Б. А. Матруниным.

Но лучше об этом расскажет нам сам Константин Сергеевич, который 26 мая 1922 года подробно описал свою постановку и ее принципы в письме к С. В. Рахманинову:

«Дорогой Сергей Васильевич!

Быть может, Вас заинтересует результат показанного спектакля и концерта, о приготовлении к которым я писал раньше. Настоящего театра нам получить не удалось.