Тесное пространство колонн «портика». Колонны, одетые в кору деревьев, переплетение ветвей, поваленный наискось ствол, сугробы снега, за ними крошечная полянка. Пейзаж уединенный, далекий от жилья... Это то замкнутое пространство, где только и могли разыграться предстоящие трагические события, то пространство, где можно было отчетливо, крупным планом показать сокровенные движения души Ленского и Онегина.

Здесь не было сложных построений мизансцен, все действие шло строго, скупо и при всей своей трагичности, а быть может, именно благодаря трагичности, предельно просто.

Нервная, будоражащая, полная тревоги интродукция... но едва открывался занавес - мягкий розовый отсвет зари - на голых деревьях, на снегу, на лице Ленского, прислонившегося к дереву, вносил какую-то успокаивающую тональность. А в душевном еще покое начинал свою знаменитую арию Ленский.

В студийных спектаклях это было безупречно. На сцене Дмитровского театра что-то безвозвратно отлетело. Казалось бы, молодые актеры бережно принесли с собой все ранее нажитое, ставшее своим, близким, и все же что-то ушло... Расступились деревья, исчезло густое переплетение ветвей, появился далекий открытый горизонт. Совсем пустым стало пространство авансцены. Иной совсем пейзаж. Здесь причина потерь?

При большом пространстве вступают в силу иные законы, иные приемы его использования и то, что «звучало» в малом, безвозвратно уходило в большом. Полны значения слова Станиславского: «Роль, которая въелась в душу и тело, на большой сцене потребует нажима, наигрыша - отсюда штамп, ремесло и прочее»1. «Как ни играй Ромео и Джульетту на Красной площади - ничего не получится»,- говорил Станиславский.

Видно, каждая ситуация пьесы и ее решение требуют органичных для них параметров.