Нет, не привыкнет Хосе. Он упадет, как говорил Станиславский, до внутренней порочности Кармен - будет красть, убивать. Но в глубине души останется все тем же деревенским парнем с женским сердцем и мягкой душой.

- Если Кармен и Хосе - оба - будут бандитами, получится другая пьеса,- не устает повторять Станиславский.

Сурово, делово, мужественно собираются на свой отчаянный промысел контрабандисты.

Неясный предрассветный свет просачивался через какие-то щели в подвале. Как нелепа, как одинока была здесь фигура переодетого солдата!

Разобраны тюки, увязаны мешки... Уходят все. Увлекаемый торжествующей Кармен - своего она добилась, - с какой-то трогательной, растерянной улыбкой медленно шел Хосе... и медленно сходились полотнища занавеса.

Третий акт

В зале уже погашены огни. Лишь край занавеса чуть освещен нижней рампой. Полная тишина. Как будто издалека возникают первые такты вступления к третьему акту. Все в музыке дышит предрассветной свежестью, и кажется, легкий горный ветерок холодит щеки.

Зрительный зал притих и чутко слушает эту кристальной нравственной чистоты музыку. Тихо и как-то настороженно медленно пошел занавес.

Казалось, было бы естественно увидеть бескрайнюю горную долину, нежные краски раннего утра или, быть может, пейзаж вечерний - спокойный и умиротворенный. Это музыка мира душевной чистоты, душевного покоя. Но зрителю, едва открывается занавес, представляется пейзаж совсем иной. Суровые, мрачные склоны Северных Пиренеев. Узкое, темное ущелье, изборожденное глубокими пещерами, заваленное огромными камнями; меж ними горный   поток, а над ним, теряясь в вышине, утлый мостик. Тяжелые серые облака,   безостановочно   бегущие,   все время закрывают бледную луну. Зловещее, страшное место.