«Ах, счастье было так возможно, так близко...» - это короткий, очень короткий миг их полного душевного слияния, (кстати, они впервые поют здесь в одной тональности - Si bemol minor) - они сейчас вместе, но и где-то далеко - там... в деревне, не здесь... глаза их устремлены куда-то за рампу... Что они видят? Прошлое? Будущее?

«Но судьба моя/Уж решена. И безвозвратно...»- эти решительные, жестокие слова Татьяны звучат, однако, как бы в забытьи еще. «Вы не оторвались еще от своих видений...» (слова Станиславского). После нового настойчивого страстного признания Онегина Татьяна ясно и твердо просит его (просит, не требует) оставить ее и тут же, буквально тут же, через один, всего один такт открыто, прямо говорит: «Я вас люблю...» Но едва Онегин как бы начинает побеждать в этом мучительном и сладостном противоборстве, как Татьяна вновь останавливает его: «Нет, нет, прошлого не воротить, я отдана теперь другому, я буду век ему верна». Она встает, готовая уже уйти, и все же останавливается за своим креслом...

Мгновенно подымался с колен Онегин - «не прикасайтесь, не прикасайтесь к ней» (слова Станиславского), и Онегин, оборвав свое движение к Татьяне, отходил к своему креслу.

Что же это? Верность долгу побеждает, уничтожает любовь? Нет, конечно, нет! Это нечто гораздо большее, гораздо более глубокое, сокровенное - это не покорность, не приятие «креста судьбы». И даже не преодоление себя.

Здесь в удивительной душевной чистоте проявляется личность Татьяны - ее органическая правдивость, мужество ее искренности всегда и во всем. Это бескомпромиссное мужество искреннего признания в верности этой любви и в отказе от этой любви.

Как прекрасно кончает Пушкин это трагическое свидание Онегина и Татьяны и как досадны здесь слова последних страниц финала оперы. Но сбросить их нельзя. Почему-то Чайковскому они были нужны. Отсюда эти досадные, такие неверные для пушкинской Татьяны слова: «Онегин, я тверда останусь: судьбой другому я дана, с ним буду жить и не расстанусь, нет, клятвы помнить я должна.