- Кармен после драки, когда ее приводят солдаты, это что-то необыкновенное, - говорит актрисе Станиславский. - Это черт! Нахальство сверх всякой меры. Вы должны просто потерять общечеловеческий стыд. Нужно черт знает что делать.

На дворе приготовлен уже стол, за ним восседает Цунига.

- Будет вестись следствие, - говорит Станиславский. - Бегите к Цуниге, чуть не обнимайте его, сядьте на его протоколы, лягте на все его книги. Кармен никого не боится, она двадцать раз сидела в тюрьме и двадцать раз убегала. Валяйте тут дурака вовсю. А ну-ка, сядьте на пол - попробуй ее такую подыми! Здесь каждый раз можно делать что-то новое, это допустимый трюк в смысле сквозного действия. Безобразничайте вовсю, чтобы зритель сказал: «Помилуйте, ведь это же «Кармен» Бизе, а Станиславский тут черт знает что позволяет себе со своим натурализмом. Безобразие!» Вот это-то нам и нужно. Если будут ругать - даже хорошо: значит, есть что-то новое.

Зритель остро ощущал спаянность такой Кармен со средой, которую видел на сцене. Средой расхлябанной, бесстыдной, где нет ничего недозволенного, запретного.

При всей исключительности своей натуры, Кармен была плоть от плоти ее. И зритель начинал зорко воспринимать несхожесть, полярность человеческих натур Кармен и Хосе, предчувствуя в этом залог неминуемой трагедии.

Эта короткая по времени сцена Кармен с Цунигой сверкала у актрисы дьявольской бесшабашностью и была действительно всегда новой.

- Какая у вас здесь задача? - обращается Станиславский к актрисе.

- Беру задачу с большим, дальним прицелом - освободиться от неприятности, в какую попала, - отсюда беру всевозмояшые приспособления, - отвечает Гольдина - Кармен.

- Не только. Не забывайте, вы и влюблены. Вы и подрались, и дрались с удовольствием именно оттого, что влюблены, тут уже забурлила кровь. Скандальте вовсю, но не забывайте: плюс влюблена.