Зритель и здесь увидел Кармен неожиданную. Трагизм этой арии оставался. Быть может, становился даже сильнее. Но это был трагизм отчаянной борьбы, а не привычный для большинства постановок трагизм обреченности.

Об этой знаменитой сцене гадания Кармен, ее знаменитой арии у Станиславского было немало споров с дирижером спектакля Борисом Эммануиловичем Хайкиным. В конце концов Станиславский уступил п. уступив, выиграл, быть может, вдвойне.

Станиславский не мог согласиться с тем, что Кармен, эта прирожденная протестантка, для которой существовал лишь один закон - я хочу или я не хочу, могла бы быть покорной судьбе. Никакой власти над собой, никакого насилия! Отсюда и желание Станиславского, чтобы у Кармен в этой арии был протест. А протест, естественно, тянул на некоторое ускорение темпа в отдельных местах, на что не соглашался Хайкин.

Актриса была поставлена в невероятно трудные и жесткие условия - в неизменном темпе andante molto moderato - найти все же безусловные интонации протеста. Но идя по неизменной логике внутренней линии своей героини, актриса этого добивалась.

Это несоответствие темпа и внутреннего состояния где-то очень глубоко оборачивалось жизненной органичностью: Кармен билась в монотонности ритма как птица в клетке - билась и не сдавалась. И чуткий зритель видел на сцене как бы воочию два мира. Справа в сгустившейся темноте - фигуру человека, покорного судьбе, давно уже потерявшего свою волю. Слева в слабых отсветах затухающего костра - непокорную, протестующую Кармен.

«Напрасно сердце под одеждой бьется и жадно хочет жить, когда один удар, и нить во тьме порвется, порвется жизни нить», - пела Кармен.

- Теперь вы протестуйте, - говорит Станиславский актрисе. - Вот вы тянетесь к жизни, а вас оттуда кулаком могут ударить - «порвется жизни нить». А ведь вы   хотите жить? Но не   пропускайте и момента ужаса. Что здесь типично: одно действие - это «напрасно ждать», второе - «нет, не сдамся, я хочу жить».