Удалось ли рассказать о Константине Сергеевиче просто и ясно?

Удалось ли убедительно показать, что любое его решение спектакля - внешнее, визуальное, так сказать, его построение - всегда было увязано, вернее, рождено музыкой, общей идеей произведения, внутренним процессом бытия каждого персонажа той или иной оперы.

Но вот сегодня, когда я уже готова поставить последнюю точку в своей исповедальной повести о Константине Сергеевиче Станиславском, меня стала мучить тревожная и печальная мысль, а нужно ли кому-либо все то, что я писала кровью сердца с горячей верой, что да, нужно, с верой, что каждый, кому попадутся эти строки, оглянется на себя, задумается о Станиславском, о его беспримерном ежечасном труде, о его доброте и внимании к людям, об его ответственности перед грядущим поколением людей театра.

За страницами, что исписывались каждый день, я видела своих молодых товарищей - молодых артистов-певцов, сейчас работающих в Музыкальном театре им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко... Их видела и мечтала, что, прочтя мои листы, они примут, поймут Станиславского, поверят в него, глубоко задумаются, а по правильной ли дороге они идут? Задумается ли и художественное руководство театра - по правильному ли пути идет ныне театр?

Но подкрадывается горькая мысль: имя-то его нужно - оно открывает все двери, а он сам? Он сам, его учение нужно?

Его положения об искусстве оперного певца нужны? Это увлечет? Заставит оглянуться на самого себя, на своих товарищей?

Заставит изменить и, быть может, круто изменить все свое отношение к работе, натолкнет ли на свои ошибки, просчеты? И грызет меня беспокойство - не стучусь ли я в глухую стену?

Неужели даже в театре имени Станиславского никто не оглянется назад, никто не захочет узнать - как же он работал, что он был за человек?

Как текла наша театральная жизнь тогда - в этом же помещении, на этой же сцене?