В его далеком еще от реальной действительности, пестром искусстве зарождались, выкристаллизовывались такие открытия, такие сценические символы, которые своей масштабностью и поэтичностью были под стать масштабной, крупной символике революции.

Очень многое в Оптимистической трагедии,- пишет А. Коонен,- определил для Таирова прошлый опыт. Впечатляли пантомимные сцены. Роль Комиссара строилась не столько из слов, сколько из молчания, из взглядов, раздумий, улыбки, пристального внимания к окружающему. Замечательное оформление В. Рындина, меняясь в частностях, давало один обобщенный образ - монолитный, трагический и суровый. Масса трепетно жила на сцене. Она характеризовалась общим понятием - моряки, но обнаруживала тончайшие оттенки индивидуальностей. Новой, незнакомой и неизведанной была тональность спектакля - скорбная, героическая, суровая, а вместе с тем лиричная и песенная. Как музыкальное произведение звучит в контрастах и столкновениях своих тем, так герои Вишневского шли на сцене от хаоса к гармонии, от отрицания к утверждению, от смерти к жизни. Это было патетично, но ничуть не помпезно, а предельно просто.

Таиров говорил, что эмоциональный тонус пьесы находится на грани максимального кипения. Нет покоя, плавятся страсти. Завтра многих ожидает смерть. Комиссар входит в разбушевавшийся, вздыбленный, разворошенный мир как олицетворение ясности, воли, целеустремленности. Спектакль представлял собой героическую эпопею о победе, достигнутой ценой подвига.

В нашем театроведении не дано объяснения таким явлениям, как Оптимистическая трагедия в Камерном театре или Чудак в МХАТ Втором. Спектакли эти появились словно бы случайно, вопреки идейным и эстетическим позициям их создателей. Но ведь так не бывает! В таировской Оптимистической трагедии, безусловно, сказалось настойчивое, энергичное, искреннее стремление выдающегося режиссера создать на сцене Камерного театра образ революции.